Фотофутуризм Сергея Зизюлина: девять шагов к бескрайней теме

Фотография – это сверхзамедленное кино про реку, в которую нельзя войти дважды.

Футуризм – это авангард авангарда.

Сегодня это вполне классический творческий метод: учись у прошлого, работай для будущего.

Смотри и чувствуй, как будущее совершается сегодня — вокруг и внутри тебя.

Новая фотоформалистическая выставка Сергея Зизюлина в славном полуподвале «Борея» погружает нас в петербургский футуризм, которому уже сто лет с небольшим: 23 декабря 1913 года в «Бродячей собаке» в докладе Виктора Шкловского «Место футуризма в истории языка» «произошла историческая встреча футуризма и формализма, хотя формализма, как такового, конечно, еще не было, но путь для него был уже намечен.

Футуристы, кстати, и сами удивились в тот декабрьский вечер 1913 года тому, что стали предметом «академических штудий», что их упоминают в одном ряду с Аристотелем, трубадурами и шумерским языком»,

— так пишет женевский русист Жан-Филипп Жаккар (ровесник автора выставки, работавший в Ленинграде в 80-е годы ХХ века), намекая на родство и синхронность русских футуристов со швейцарскими дадаистами из «Кабаре Вольтер» в «городе Ленина» Цюрихе.

Взаимосвязь русского формализма В. Шкловского со швейцарским структурализмом проявляется в максимально индивидуалистическом (т.е. эгофутуристическом) и очень фотографическом кинематографе Жана-Люка Годара, впитавшем и кинофутуристический эксперимент Дзиги Вертова.

Футуристическая формула «Воспоминания о будущем» тоже связана со Швейцарией.

При этом футуризм как творческий метод исповедует личную творческую свободу автора и не признает ни геополитических границ, ни прочих навязываемых художнику рамок.

Футурист Пастернак в письме 1914 года отцу — академику живописи:

«если и тлеет где еще искра Божья, то только по временам в лагере футуристов».

У свободного творчества нет другого предмета, кроме свободной композиции.

Метод остранения включает собственное видение зрителя и дает полную свободу восприятия, независимость от авторитетных мнений искусствоведов: «остранение есть почти везде, где есть образ», писал Шкловский сто лет назад. Образ нематериален – он рождается и живет во внутреннем мире зрителя.

Отстаивая свободу творчества художника, футуристы-эгоисты подарили зрителю такое же право видеть искусство своими глазами, как в первый день творения, верить своим ассоциациям, внимать своим эмоциям и мыслям по поводу.

Можно сказать, что русские футуристы реализовали завет Пушкина, что художника надо «судить по законам, им самим над собою признанным» — в им же созданном авторском мире, где Бог ему судья. Проще говоря: не судите. История рассудит.

В 2019-м ушел в вечность библиотеки через врата святого Петра великий лирик — поэт и художник Виктор Соснора, собственным авторским методом футуризма построивший свой бессмертный художественный мир внутри мира сего.

Выставка Сергея Зизюлина говорит о том, что экспериментальная художественная работа футуризма продолжается в нашем городе.

***

Для выставки «Фотофутуризм» автор и куратор отобрали из обширного авторского материала девять почти «черно-белых» композиций.

Возможно, ровесникам автора такая подача напомнит скупые иллюстрации к запретной теме «модернизм» в изданиях эпохи социалистического реализма — когда «железный занавес» цензуры закрывал амбразуру ленинградского окна в Европу, как веки гоголевского Вия, начальника гномов (писарей акакиев акакиевичей) с железным указующим перстом.

Футуристические метафоры фотохудожника говорят сами за себя – ассоциациями, которые возникают в ленинградской памяти зрителя сами собой.

Блеск и пустота органа вентиляционных труб – зримое эхо «флейты водосточных труб» Маяковского (очевидно, что поэт-футурист метафорически изображает орган, а слово «флейта» заменяет ему лейку ливня-водолея).

Чугунный орган батареи центрального отопления озвучивает авангардную нотацию кухонной клеенки тишиной Джона Кейджа: «Everything we do is music».

О том же молчат четыре стройных струны средневековой лютни (возможно, это просто провода без птиц), похожие на нотный стан, за которым роятся стаи фуг, сорвавшихся с партитуры Баха, похожие на песчаные волны «хладниевых фигур» из лейпцигского мемуара акустика Эрнста Хладни, члена-корреспондента Санкт-Петербургской Императорской академии наук, который показал зримую форму звука в Лейпциге Баха, Лютера и Фомы Неверующего (в станиславском значении этого слова).

Отверстия в деревянных рейсшинах образуют стройное трезвучие (этакое вертикальное многоточие) ноктюрна на чистом ватмане чертежной доски.

Кухонная утварь танцует «беспредметным» фото-«контррельефом» под бандуру Татлина.

Изящный стул «ногою твердой стал» на собственную тень-проекцию «платонова эйдоса», как бы пронзая круг тени «красным клином» Лисицкого и посылая привет «Табурету» Александра Китаева: «Hier stehe ich — ich kann nicht anders…», как писал Осип Мандельштам, узревший дух Лютера над  куполом Петра в том же «футуристическом» 1913 (или 1915?) году.

В барочной раме зеркального подноса плачет сюрреальное окно в Европу.

Колючая проволока («железный занавес»), вьющаяся траекториями стрижей — не преграда для свободно летающих, в том числе фотонов.

В этих поэтических композициях нет никакого «эпатажа» (который почему-то «считается» неотъемлемым атрибутом футуризма), зато есть чистая свежесть классического модернизма и тонкий петербургский лиризм.

Это парадоксальное сочетание «далековатых понятий» есть в работах Владимира Лебедева, который, пишут, «объединил традиции книжной графики «Мира искусства» и футуристов».

Очевидно, что композиции Зизюлина (как и композиции Лебедева) органичны – это не мичуринско-франкенштейновские гибриды по методу гоголевской «Женитьбы», и не умозрительная «алгебраизированная гармония» пушкинского Сальери.

Футурист Годар говорит: «мы учились в музеях».

По футуристической легенде, Маяковского спросили, читает ли он Пушкина. Маяковский «эпатажно» ответил: «Нет. Не читаю. Я знаю его наизусть».

Вот из какого сора растет футуризм, как личный побег «в незнаемое» – из «культурного слоя» прошлого, из хаоса «революционных перестроек», из национальных почв, из плановых «застоев», кризисов перепроизводства ширпотреба по утвержденным образцам. Цивилизация распахивает и застраивает пустыри, новое прорастает в райском саду традиций.

Индустриальный зиккурат Татлина удивителен, как барочная фуга Баха, но, слава Богу, не возвышается над Петербургом. Футуристический Лахта-билдинг стоит в чернильнице Маркизовой лужи, как перо Пушкина. Сергей Зизюлин творит свой лирический фотофутуризм, в котором вчера и завтра просто живут в нашем сегодня.

Автор: Владислав Кузнецов

Оставьте первый комментарий

Оставить комментарий

Ваш электронный адрес не будет опубликован.


*